Коваленко Мария Павловна, бывшая малолетняя узница фашистского концлагеря. С тех далеких времен прошло 75 лет, но перед глазами все отпечаталось как в кино. В семье росло три дочери, самая старшая Анастасия, средняя Вера и Машенька. Накануне войны  Маше Малаховой было всего 9 лет.  Отец  Малахов Павел Иванович и мама Евгения Кирилловна работали в колхозе разнорабочими. В 39-ом году колхоз направил  Павла Ивановича в соседний поселок Семеново, где открылся дом отдыха для тружеников Псковской области. За отцом в поселок поехала вся семья. Вскоре Павел Иванович умер и заботы о детях легли на плечи Евгении Кирилловны. Жизнь шла своим чередом, если бы не  война! В то время радио в деревне не было, вести о начале войны поступили из сельсовета. Мобилизация прошла очень быстро и через несколько дней в деревне не осталось ни одного мужика. Одни женщины и дети. Вскоре  в поселок пришли немцы. Сытые с горящими глазами, оседлав свои мотоциклы, с рёвом и грохотом проезжали мимо напуганных женщин, крепко прижимавших к себе детей. Мария Павловна вспоминает: «Наш старый маленький дом стоял на окраине, немцы для себя выбирали дома добротные, стоящие  подальше от леса, которого боялись. Нередко заходили и к нам, чтобы забрать продукты. Слова «матка, млеко, яйка» я запомнила на всю жизнь. С нами жила моя старшая сестра Настя со своим маленьким сыном Юрочкой, которому едва исполнилось три месяца. Помню, как однажды в дом  пришел немецкий офицер с солдатами, мама держала на руках внука, я с Верой спряталась на печи. Немец учинил Насте допрос:  «Где муж? – на фронте – комсомолка? – да!». Надо было видеть глаза мамы, когда услышала ответ дочери! По команде офицера солдаты повалили Настю на скамью, и стали избивать её плетками, били от души, не жалея сил. Испугавшись, я с Верой побежала в лес, мама за нами, она спасала жизнь своего внука, не надеясь на милость фашистов».

  Мария Павловна продолжила свой рассказ: «Вскоре в деревню пришли каратели, которые не церемонясь, врывались в дома и, угрожая оружием, выгоняли всех на улицу, не давая возможности взять с собой хоть что-нибудь. Боясь  расстрела, все бежали в лес, это единственное место, где можно было укрыться.  Так мы оказались в лесу, жили как и все, в землянке. Лес укрывал нас и кормил. Однажды мама заставила меня выйти из землянки, чтобы отдохнуть от спёртого влажного воздуха, едва я успела выйти из укрытия, как в землянке рухнул бревенчатый настил. И я услышала голос мамы: «Будешь жить, видно не суждено тебе погибнуть».  Когда пришли вести, что каратели покинули деревню, все вернулись в свои дома, но и там мы не были в безопасности. Помню, как однажды, нагрянули немцы и всех жителей погнали в соседнюю деревню Бородино. Шли  колонной, голодные, промокшие и замерзшие. Немцы ехали на мотоциклах, в руках оружие и резиновые плетки, которые не раз прошлись по спинам женщин и стариков. Гнали нас как скот. Все шли  молча, не было слышно ни стона, ни плача, понимали, что стрелять будут без предупреждения. Следующим пунктом следования   была деревня Изоча, где мы переночевали, а  утром   нас погрузили в товарняк.  Вскоре  по составу прошел слух: везут в Невель, на Горбатый мост, где, мы уже знали, расстреливали евреев. Мы стали  прощаться, но оказалось, у нас другая была судьба. В Невеле тут же на вокзале опять перегрузили в другой товарный состав. Каждый вагон набили под завязку, как сельдь в банке. Спали  на голом, холодном полу, прижимаясь друг к другу,  порой задыхались от духоты, в углу, заменяя туалет, стояла медная артиллерийская  гильза, от которой шел смердящий запах. Первая большая  остановка была на территории Литвы. На перрон железнодорожного вокзала вывели женщин и девушек, из которых, так называемые «хозяева», выбирали для себя работниц. Картина, напоминавшая эпоху работорговли. Старшую сестру забрали в Таураге, среднюю выбрал хозяин из Шилале.  Оставшихся женщин, которые не привлекли внимание литовцев повезли дальше на восток. На одной   остановки, сердобольный немец  пожалел нас, девчонок, и позволил выпрыгнуть из вагона в туалет. Неожиданно  состав тронулся, немец закричал и забросил нас в первый попавшийся вагон, так я отбилась от своих.  Везли нас долго, несколько месяцев, на редких остановках бросят в вагон брюкву, турнепс, изредка морковку, как выжили, не знаю.  Наконец, прибыли в Германию. И попали мы, слава богу, не в концентрационный, а в «арбайтен», то есть рабочий лагерь, километрах в пятнадцати от города Штраусберга. Кругом часовые, колючая проволока, бараки, нары, света нет. На ногах, вместо обуви, какие-то деревяшки, на одежде лоскут с надписью «OST”. По утрам рано утром охранник приходит со свистком, будить нас, а чего нас будить, мы такие запуганные, даже плакать боялись и потому к подъему все были уже наготове. Кормили баландой из гнилой картошки. Наш удел работа, работа, работа с утра до вечера на поле. Копали, сеяли-сажали, пололи, убирали. И так два года. Немцы разные были, иногда за хорошую работу картошечки сунут, луковицу. Мы радовались, суп варили, картошку в мундире.

            Когда наша армия подошла совсем близко к лагерю, нас погнали дальше, вглубь Германии. Там на фабрике, стали клеить коробки. Здесь нас и освободили. Сколько было радости, слез! Стали собираться домой, а наши солдаты говорят: «Вы, девоньки, в Россию не торопитесь, там сейчас голод, разруха, не до вас, погибнете! А, здесь хоть трава есть». Но где там! Мы так домой хотели! Взрослые документы  ждали для официальной отправки. А нам, малолеткам, никаких бумаг не полагалось и мы на родину двинулись, своим ходом. Где на поезде, где на попутке подвезут, а то и пешком. Кормились, чем могли, где попить дадут, где хлебца вынесут. Ночевали тоже по случаю, где в заброшенном доме, где в копне, а где пожалеют и на ночлег пустят. Всякое было.

                            Наконец  вернулись домой! Всё  как обещали, кругом пепелище … и мины.  К тому времени мои сёстры Вера и Настя были уже дома. Мама, похоронившая меня в 43-ем, всё-таки надеялась и ждала моего возвращения, молилась, молилась и просила Бога сохранить и пощадить самую младшую дочь.  Передать словами, что творилось в душе мамы, когда увидела меня, невозможно. Но то, что я осталась жива, это было чудо!  Постепенно жизнь  стала налаживаться.  Мама на работу устроилась. В сентябре 45-го года мне исполнилось14 лет я пошла во второй класс. Помню, как после уроков мы, дети, вместе с учителем искали и собирали в лесу и на полянах тела погибших солдат, которые относили в большую яму, где в последствии создали братскую могилу. Такое было наше детство! Дай, Бог, чтобы наши внуки не  повторили нашу судьбу!».

           К рассказу Марии Павловны необходимо добавить, что родная деревня  была сожжена дотла, невредимыми остались две бани, стоявшие на окраине. И опять вместо домов – землянки и траншеи, в которых жили женщины и дети. Лес, поляны, дороги были напичканы минами, сколько  жизней потеряно от взрывов этих мин! В деревню вернулся только один мужик и тот калеченный - без рук и ноги, которого женщины прозвали Пётр безрукий. Зато в жёны он взял самую красивую девушку и вся деревня радовалась за молодых. Петр, не смотря на своё увечье, приспособился к работе, пахал и сеял, без ноги и без обеих рук. Вот такой он, русский мужик! И  такая судьба тех, кто познал все ужасы оккупации и концлагерей!